— свят, свят! — там я, наконец, увидел его — так же ясно, как вижу вас.
— Увидел кого? — спросила его жена, которой передались волнение и страх мужа.
— Кого? Да его, о ком я толкую, — сказал пастух. — Он вылез до половины из пещеры и, похоже, услаждался вечерней прохладой с эдаким восторженным видом. Огромный, как четыре ломовые лошади цугом, и весь покрытый блестящей чешуей: на спине — темно-голубая, а к брюху переходит в светло-зеленую. Когда он дышит, вокруг ноздрей у него видно мерцанье, как над меловыми дорогами летом в жаркий, безветренный день. Он опирался подбородком на лапы и, должно статься, о чем-то размышлял. Ничего не скажешь, вполне мирная тварюга, и на дыбы не становится, и не кидается ни на кого, и ведет себя как положено. Спору нет. Но мне-то что делать, а? Чешуя, понимаете, и когти, а уж о хвосте и говорить нечего, хоть я и не видел его с того конца, — я к этому непривычный, и мне это не по нутру, как там ни крути.
Мальчик, все это время продолжавший читать, не поднимая глаз, захлопнул книгу, сцепил пальцы на затылке и сонно сказал:
— Успокойся, отец. О чем тут волноваться? Это всего лишь дракон...