...Очутившись лѣтомъ въ деревнѣ, я прониклась желаніемъ почтить память любимаго поэта чтеніемъ его произведеній съ народомъ. Я рѣшила приступить къ этому чтенію просто, безъ особеннаго выбора, и запаслась полнымъ собраніемъ его сочиненій. Но наканунѣ этого перваго чтенія мнѣ подали съ почты маленькую книжечку Читальни народной школы, на обложкѣ которой я прочла: Михаилъ Юрьевичъ Лермонтовъ. Его жизнь и произведенія. Очеркъ Н. Ѳ. Бунакова. Съ портретомъ Лермонтова и 2 рисунками. Спб., 1891 г.
"Почему же не начать именно съ этого чтенія, предназначеннаго для народа?" -- подумала я и на другой день входила въ хату Хата эта была выстроена мною нѣсколько лѣтъ тому назадъ, поодаль, особнякомъ, чтобы никто и ничто не служило помѣхою нашимъ чтеніямъ.
Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ хаты, въ вишнякѣ, подъ яблоней, я увидѣла кучку людей. Ихъ оповѣстила уже баба Параска о моемъ пріѣздѣ, и они поджидали меня въ условленномъ пунктѣ. Мы обмѣнялись поклонами и вошли въ хату. Въ хатѣ все было прибрано по-праздничному, вычищенный самоваръ кипѣлъ на лежанкѣ, въ углу теплилась лампадка. Послѣ обычныхъ привѣтствій, мы усѣлись на скамьяхъ вокругъ большаго стола и стали пить чай. Здѣсь были все знакомыя лица: баба Параска, со двойственнымъ ей тактомъ и благочиніемъ, хлопотала у самовара; тихая баба Маря безшумно помогала ей; высокая и худая, какъ щепка, Акулина усердно нарѣзывала ломти хлѣба; вѣчно оживленная и восторженная свекровь ея спѣшила занять почетное мѣсто въ углу; новая относительно посѣтительница чтеній, баба Горпына, попыталась-было тоже играть нѣкоторую роль и начала разсаживать гостей, но баба Параска строго и категорически заявила ей, что это не ея дѣло и что здѣсь есть лица постарше ея (т.-е. она, конечно, баба Параска). Умная старостиха не силилась играть ровно никакой роли и съ достоинствомъ заняла свое обычное мѣсто. Дѣдъ Бруско, съ свойственною ему саркастическою улыбкой, усѣлся поодаль, у печки, и имѣлъ видъ человѣка, наблюдающаго издали. Скамью налѣво заняли Савелій Ч., ной кумъ, бывшій староста, держащій себя весьма скромно, но съ большимъ достоинствомъ; мужъ акулининой свекрови, Ѳедоръ, молчаливый и замкнутый человѣкъ, превосходный мужъ и отецъ; Онуфрій С., ограниченный мужикъ, обладающій свойствомъ постоянно дремать во время чтенія; Демьянъ, съ пытливымъ, глубокимъ взглядомъ и рѣзкими морщинами, избороздившими его моложавое еще лицо; пріятель его, маленькій старикашка Григорій, совсѣмъ осунувшійся и сгорбившійся послѣ смерти жены. Направо усѣлись: Пантелеймонъ Е., побывавшій на своемъ вѣку въ различныхъ концахъ Россіи, умный, развитой, краснорѣчивый, видѣвшій много горя и посидѣвшій даже изъ-за напраслины въ острогѣ; бывшій старшина Тимоѳей Б., немножко грамотный, но мнящій себя самымъ умнымъ, образованнымъ и благовоспитаннымъ человѣкомъ въ околоткѣ; братъ его, Николай Б., погруженный въ свои хозяйственныя дѣла до неспособности вникнуть и выслушать какую бы то ни было книгу до конца; Тарасъ Ш., умный, грамотный, но очень молчаливый и застѣнчивый мужикъ; Ефимъ Е., поражающій своею начитанностью, и Кирилло П., научившійся въ острогѣ чтенію и сапожному мастерству, бойкій, даровитый, имѣющій видъ горожанина. На скамьѣ подъ образами заняли мѣсто: Акулина Ш., живая и энергическая женщина, жена Тараса Ш.; Александра Е., жена Ефима, съ выразительными черными глазами, говорящими объ ея умѣ и природной даровитости, и нѣсколько женщинъ "безъ рѣчей"...
... Я положила на столъ біографію Лермонтова и стала читать громко, медленно, вразумительно. Читать съ пожилыми крестьянами -- это не то, что читать со школьниками или даже съ грамотною деревенскою молодежью: тамъ вы просто и безцеремонно, на правахъ, наставника или наставницы, можете предложить тотъ или другой вопросъ, желая выяснить для себя, понимается ли читаемое произведеніе; здѣсь же подобные вопросы невозможны, неумѣстны и приходится терпѣливо выжидать момента, замѣчанія, изъ котораго вамъ сдѣлается вдругъ совершенна ясно, что слушатели ваши вполнѣ овладѣли смысломъ того, что вы предлагаете имъ. Первыя шесть страницъ біографіи прослушаны были молча, серьезно и сосредоточенно, только одинъ изъ крестьянъ освѣдомился, на столько ли Лермонтовъ былъ знаменитъ, какъ и Пушкинъ, о которомъ читали мы въ прошломъ году, и въ одно ли время жили они, на что послѣдующія страницы дали ему весьма опредѣленный отвѣтъ. Но когда дѣло дошло до стихотворенія:
"Люблю отчизну я..."
всѣ разомъ оживились, а по прочтеніи послѣднихъ строкъ:
"И въ праздникъ, вечеромъ росистымъ,
Смотрѣть до полночи готовъ
На пляску съ топаньемъ и свистомъ
Подъ говоръ пьяныхъ мужиковъ",
одинъ изъ крестьянъ замѣтилъ съ умиленіемъ: "И любывъ, и прыдывлавсь, и ни тилькы надъ трезвымъ, надъ пъянымъ не знущався!" (И любилъ, и вглядывался, и не только надъ трезвымъ, надъ пьянымъ не глумился!)
Стихотвореніе положительно понравилось; потребовали прочесть его вторично. Я чувствовала себя счастливою и прочла стихи съ удвоеннымъ одушевленіемъ...